Вспомнить все…
… Или многое из того, что находилось до поры вне границ их собственного опыта, предлагает режиссер Иосиф Райхельгауз зрителям, пришедшим в его театр на Трубной площади смотреть спектакль «На трубе». Для них в этот вечер театр начинается не с вешалки. Механизм «воспоминания» (пока чужого) запускается для внимательного глаза еще на подходе к прекрасному старинному зданию «Школы современной пьесы» — дому «на Трубе». Вдруг замечаешь в верхнем маленьком его окошке знакомый силуэт. Он живет: двигается, присаживается к столу, что-то пишет, обращая к нам свой «хрестоматийный» профиль… Невозможно не узнать в нем Чехова… Не успевая пережить радостное удивление и додумать ответ на вопрос, что делает здесь классическая тень, вы тянете за ручку массивную входную дверь, чтобы в следующее мгновение столкнуться с порывисто врывающимся в вестибюль стариком с окладистой бородой, в огромных валенках. Незаметно для себя включившись в начавшийся спектакль, вы узнаете и спешите пропустить вперед графа Льва Николаевича Толстого — несмотря на протесты обслуги и швейцаров модного ресторана «Эрмитаж», где творит знаменитый Люсьен Оливье… Да-да, господа, не стесняйтесь — смелее ныряйте в эту театральную «кроличью нору»! Снимайте калоши, располагайтесь, располагайтесь!.. Вы в надежных руках. Семь ваших провожатых в прошлое дома «на Трубе» — семь знаменитых актеров театра — покажут все его уголки. Дом заговорит их голосами. Он живет давно, видел всякое… Ему есть что рассказать.
Подвалы хранят память о множестве темных историй позапрошлого века; тогда несколько ступеней вниз вели к подземной Неглинке и…в бездны человеческого духа. Здесь периодически сводили счеты. Отсюда тела несчастных отправлялись в свое последнее и безвозвратное путешествие, а злодеи возвращались в мир живых уверенные, что — «концы в воду»… Может, из местных подземелий «проросло» знаменитое: «человек — это звучит гордо»? Максим Горький не понаслышке знал жизнь обитателей городского «дна». Писатель на минутку приоткроет для вас эту изнанку Москвы в доме «на Трубе». Прототипы его знаменитой пьесы, как правило, оставались на кругах своего личного «ада». Гостей Иосифа Райхельгауза Алексей Максимович не оставит среди подземных ужасов – выведет наверх к парадной лестнице. По ней он поднялся когда-то отпраздновать премьеру спектакля «На дне» со знаменитыми мхатовцами… Вон, видите, они мелькнули в ажурном зеркале?! Поднимайтесь за ними, но не перепутайте двери… Нет-нет! Вам не туда-а! …ах, ну уже поздно… Признаемся, здесь — «нумера»… И приезжим их не сдают. Только москвичам, пришедшим развлечься с барышнями. Вот они, премилые, в неглиже и подвязках, привечают молодого Антона Павловича — поют, играют на клавикордах: «Мы отдохнем, мы увидим небо в алмазах…» Цинично? Но, господа, ведь мы не ханжи! Да и, почем знать, «из какого сора растут стихи» и пьесы?!.. Это второе, более близкое явление Чехова, который любил бывать в Эрмитаже и по менее легкомысленным поводам, поэтому мы совсем скоро встретимся с ним еще. А пока можно послушать, как в соседнем зале Федор Михайлович Достоевский произносит свою знаменитую речь о Пушкине, что полностью соответствует исторической правде. В смысле, именно в этих стенах она была впервые произнесена. Но поскольку бал правит искусство, Достоевский выглядит немного непривычно – со скальпелем и в пятнах крови — препарируя бесконечно длинное тело Пушкина а, заодно, его поэзию. Великая русская литература переживала в доме «на Трубе» не только минуты торжества – она знавала здесь суровые будни. Вы застанете за карточным столом Чехова с Сувориным. Их разговор – о деньгах – неприятный и непростой. Антон Павлович нервничает, кашляет, кашляет… И вдруг – горлом кровь. Горячая, как поцелуй, который Чайковский на своей свадьбе дарит не невесте — еще один грустный сюжет, проявленный волей автора спектакля в исторических «декорациях». Бедный Чайковский, бедная невеста, бедные гости – ужасная, жалкая, нелепая жизнь… А какая была в ней музыка!..
Но довольно трагедий и драм. Этажом выше, в Зимнем саду, вас ждёт мизансцена иного рода. Приготовьтесь кутнуть по старомосковски вместе со студентами и профессурой ради Татьянина дня. Много времени это не займет. В компании героя замечательного актера Александра Овчинникова вы быстро переживете всю гамму чувств: от предвкушения первой стопки с мороза – до «положения риз».
Путешествие по дому «на Трубе» можно длить и длить. Ресурс его «документальности» в первом действии только продемонстрирован, намечен. Иосиф Райхельгауз говорит, что в начале репетиционного периода никогда до конца не знает, куда приведет его работа. Можно предположить, историческая часть спектакля разбудила у его создателя аппетит к фантазии, к сотворчеству с историей. Второе действие рождается на зыбкой границе между тем, что точно было и тем, что могло быть. Когда Чехова с острым приступом чахотки отвезли в Мерзляковскую больницу, туда к нему приехал Лев Толстой, и они о чем-то говорили. Райхельгауз творит собственную легенду этого разговора в различных версиях. Их по ходу второго действия представляют зрителю несколько разных Толстых и Чеховых. Для каждого варианта развития диалога у автора своя пара собеседников. Говорят о России, о политике, о литературе, о женщинах, о смерти…
Зритель волен выбрать сам, поверить в один из разговоров — грустных, весёлых, мудрых, порой хулиганских. Хорошо бы ему знать, что у «выдумки» Райхельгауза железные якоря. Прямая речь классиков в Мерзляковской больнице – подлинные высказывания Толстого и Чехова, обладающие той же силой документа, на которой режиссер настаивал в мизансценах первой части спектакля.
Не успевает зрительный зал проводить последнюю пару великих классиков, как его ждет очередное преображение – больничная палата превращается в ресторан «Эрмитаж». На сцене – Шаляпин, Вертинский, девицы с буйным канканом и… молодой балалаечник-виртуоз театра Михаил Кандауров… Этот «необыкновенный концерт» проходит под шампанское и фирменный оливье; столы для изумленной публики весело накрывают все обитатели дома «на Трубе» во главе с худруком. Так, «атмосферно», закрепляют наше только что сформированное коллективное «воспоминание». Финальная общая мизансцена, где все мы становимся частью спектакля, наравне с актерами, и, в конечном счете, частицей большой истории, в которую нас так быстро и надежно погрузили, используя, казалось бы, трудносовместимые «инструменты». Но и это не последнее удивление вечера. Спектакль остается верным себе в стремлении обнаружить как можно больше граней своего внутреннего устройства. При выходе из зала зрители оказываются на парадной лестнице. И тут… их провожает аплодисментами вся труппа театра, многочисленные Чеховы и Толстые, Шаляпин и Вертинский, господин Оливье, господин Райхельгауз…
Нам подарили вечер воспоминаний о том, чего с нами не происходило, но чем все мы живем. Такая способность театра, обитающего в доме «на Трубе», происходит из любви к прошлому, из понимания, как мы связаны с ним сегодня, как прорастает из этого чувства-знания завтрашний день.
